Прокурор - Страница 116

116

- А черт его знает! Я уже никому не верю!

- Я тут положил глаз на одного парня, - сказал Евгений Иванович нерешительно.

Боржанский вскинул брови.

- Витюня... После головомойки, которую устроил ему Громила, стучать не побежал. По-моему, свой. И башли ему нужны позарез...

- Спешишь, Казак, - покачал головой Боржанский. - Как бы не нарваться...

- Так ведь Ростов ждет.

- Все равно погоди. Приблизь, проверь. А там посмотрим...

Они еще долго обсуждали свои планы, то и дело упоминая Племяша (это была кличка Зарембы), Матушку (жена директора), Маэстро (под этим именем фигурировал замначальника главка в Москве, от которого зависели фонды на драгоценные металлы для фабрики), Музыканта (покойный Зубцов), Скеса (Марчук).

Флору Баринову отныне для конспирации договорились называть между собой Птахой.

Разговор их прервал лай собаки, известивший, что с прогулки вернулись гости.

* * *

Следователь Глаголев появился совершенно неожиданно. Из Москвы он никому не писал, не звонил, и сотрудники ни у кого не могли узнать, как прошла операция, потому что жена Глаголева, Рената, уехала вместе с ним.

Измайлов встретил следователя сердечно.

- Значит, вернулись в строй? - спросил он.

Евгений Родионович стал объяснять, что хотя операция прошла успешно, но врачи предупредили: если перегружаться и время от времени не проходить курс лечения, болезнь будет прогрессировать.

- Ну что же, отдохните еще, - посоветовал Измайлов. - У вас за этот год отпуск не использован.

Глаголев замялся.

- Понимаете, Захар Петрович, - несмело начал он, - мне вообще запретили. Вернее, строго наказали сменить профессию...

- Даже вот как? - сочувственно произнес Измайлов.

- И в заключении сказано... Официально.

Евгений Родионович поспешно достал из бумажника документ, написанный на бланке Института глазных болезней имени Гельмгольца.

Измайлов прочел бумагу, подписанную доктором медицинских наук, в которой указывалось заболевание Глаголева (мудреный латинский термин) и категорическая рекомендация: избегать работы, связанной с чтением, нервными перегрузками и так далее в том же духе.

- Видите, - виновато сказал следователь.

- Вижу, - возвратил ему документ прокурор и с улыбкой добавил: - Не скажу, что вы меня обрадовали. - И уже серьезно заключил: - У нас со следователями - прямо беда, сами знаете. Даже нового зама запряг в следственную работу... Но раз у вас такое положение - ничего не поделаешь... Место для вас придется искать?

- Уже есть, - улыбнулся Глаголев, явно успокоенный, что объяснение с начальством прошло гладко.

- Где? Кем?

- В леспромхозе. В Селиванах. Лесником.

- А что, подходяще, - одобрил Захар Петрович, подумав при этом, что Глаголев осуществил то, о чем в тяжкие минуты мечтал он сам.

- Там рай! - мечтательно произнес Евгений Родионович. - И дом сразу дают.

- А как же Рената? Она, насколько я знаю, инженер...

- В леспромхозе обрадовались. Еще бы, с московским дипломом! У них ведь техники немало...

- Когда думаете перебираться?

- Хоть завтра. От вас зависит.

- Дела вы передали еще перед отъездом в Москву, да?

- Да, - кивнул Евгений Родионович.

- Раз все решено, тянуть нечего. Пишите заявление, сразу и оформим.

- Уже готово.

Глаголев положил на стол заявление. Ставя свою резолюцию, Измайлов шутливо спросил:

- В гости пригласите?

- Ради бога, Захар Петрович! Приезжайте в любое время! С женой и сыном. Три большие комнаты внизу да еще наверху две...

Евгений Родионович ушел. А у Измайлова заныло сердце. То ли от того, что Глаголев напомнил о Галине и Володьке, то ли от того, что Евгений Родионович переезжает в Селиваны. А ему, Захару Петровичу, нельзя вот так запросто подать заявление и перебраться куда-нибудь в домик среди леса, позабыв все свои несчастья и горести.

Последнее время он чувствовал, что живет, как говорится, на пределе. Самое мучительное - ночи.

Каждую ночь Захар Петрович ждал утра. С приходом дня постепенно развеивались его ночные кошмары. Он шел на работу и стремился с головой окунуться в дела, чтобы забыться, отвлечься от переживаний.

Мать видела его мучения, его запавшие глаза, но только вздыхала. Однажды она сказала ему:

- Захарушка, а виски-то у тебя серебряные. Да и не только виски...

Это он заметил и сам - за месяц изрядно поседел. Прихватывало сердце. Теперь Захар Петрович не выходил из дома без валидола.

Из дома... Когда уехала мать, он ему и вовсе опостылел.

Вот и сейчас, после разговора с Глаголевым, который, сам того не ведая, разбередил душу Измайлову, Захар Петрович почувствовал, как в груди что-то сжало и лихорадочно забился пульс.

Он привычным движением вытряхнул из алюминиевой трубочки таблетку, положил под язык и прошелся по кабинету. Затем открыл окно и несколько раз глубоко вдохнул воздух, уже ощутимо пахнущий осенью. Захар Петрович очень любил это время года - вторую половину августа. Лето еще не ушло, но уже грустно, что оно отцветает.

Теперь же Захару Петровичу все равно, что на дворе.

Сзади открылась дверь. Так входит только Вероника Савельевна. Он обернулся.

- Захар Петрович, к вам женщина одна просится. Примете?

- Приму, конечно, - сказал Измайлов, садясь за свой стол.

"Нельзя давать волю чувствам и нервам!" - строго приказал он сам себе и, вынув изо рта валидол, положил в ящик стола.

Посетительница оказалась работницей машиностроительного завода. Фамилия ее была Сироткина. Захар Петрович вспомнил, что это о ней говорила Ракитова - та самая водительница автокара, кормящая мать, которую в нарушение закона заставляли работать в вечернюю смену и по выходным.

116